Когда мы испекли все пять сотен калачей, началась страшная метель. А на нашем хуторе метель - это серьезно, может и на неделю навигация пропасть. И переживаешь, конечно, столько труда вложено, успеть бы все развести заказчикам. Калачи - товар такой, не поспеешь вовремя, пока всем надо - не продашь.
Но пока водитель в пути, ты ждешь и тревожно глядишь в окно, как стремительно растут сугробы.
А мамаша твоя, она тоже нервничает. Но громко. Порывается звонить водителю.
- Не дергай его, говорю тебе, не отвлекай. Ему итак сейчас тяжело ехать.
- Я тоже волнуюсь, - говорю. Не накручивай атмосферу.
Но это все не помогает, мамаша истерит серьезно, вы скандалите, нервы уже на пределе.
И она кричит:
- Я уйду. Я минуты тут больше не останусь.
И шагает в метель. А ты понимаешь, ну вот куда ж она пойдет сейчас, она ж и не уедет уже ничем, и вернуться будет тяжело, обиделась жеж. И замерзнет, заболеет еще, чего доброго.
Ты увещеваешь, не помогает, только хуже. Ты хватаешь ее натурально за плечи, разворачиваешь на сто восемьдесят, и слегка подталкивая, заводишь в дом.
И вот в этот самый момент, когда ты хватаешь ее за плечи, когда в тебе все звенит от напряжения, когда ты в слепой ярости - ну это ж надо так себя и всех довести, ощущаешь, какие же они хрупкие, эти плечи. Понимаешь, что она постарела уже, и многое изменилось. И что она, конечно, очень неправа, но ты любишь ее по-прежнему, и уходит вся твоя злость, и ты задыхаешься от нежности.
Ты вздыхаешь, снимаешь с нее дубленку, обнимаешь и идешь варить для нее кофе.